Каждая война имеет своё своеобразие в величине, структуре, динамике и исходах боевых стрессовых расстройств, что обусловлено стратегией и тактикой её ведения, применяемым оружием, военно-политическими целями, подготовленностью личного состава [37, 100]. Однако психофизиологическая природа боевого стресса независима от поражающих свойств оружия противника, характеристик боевой техники, оперативно-тактической обстановки.

Откуда бы ни исходила угроза жизни и здоровью, страх смерти и увечья переживается однотипно и преодолевается одними и теми же механизмами волевой саморегуляции [136, 297]. Страх, тревога и их вегетативные корреляты являются об-лигатным признаком БПТ, основой развития невротических расстройств и личностных декомпенсаций [3, 358, 421, 472]. "Хотя в армию привлекается наиболее здоровый элемент населения и притом в расцвете его сил, каждая война приводит к значительному количеству душевных заболеваний" (Бехтерев В.М., 1914). Усложнение военной техники, возрастание интенсивности боевых действий увеличивают требования к психическому здоровью воинов [10]. Есть мнение, что современная, даже неядерная война, является в 10-14 раз более сильным стрессогенным фактором, чем II Мировая. Число солдат, сознательно использующих своё оружие в бою, оценивается в 20-25%. Остальные либо выполняют бесполезные действия, либо парализованы страхом [107, 270].

Характерная черта боевой обстановки - постоянная угроза жизни, в условиях которой солдат должен действовать. Предъявляемые к личности требования превышают её ресурсы. Этим несоответствием и порождается боевой стресс [3, 219, 270, 358]. Причины формирования БПТ многочисленны. Это - ужасы войны, страх быть убитым, раненным, физическое и психическое перенапряжение, нарушение режимов жизнедеятельности, болезни, травмы и ранения, боязнь не справиться с обязанностями, неопределённость и дефицит информации, необычность ситуации, отсутствие в прежнем опыте запаса возможных ответных реакций [10, 16, 22, 29, 36, 65, 216, 221, 227, 307, 311, 427]. Количественной оценке поддаются только интенсивность и продолжительность боевых действий [276, 297, 315, 331], с которыми коррелируют распространённость и тяжесть БПТ [37, 114, 184, 253, 381, 393, 438]. Число психиатрических потерь обычно зависит от уровня потерь убитыми и ранеными [227, 270, 315, 332, 349]. Но немаловажное значение имеют также и социо-культуральный контекст, популярность войны, фактор социальной поддержки [37, 56, 66, 184, 233, 290, 292, 427]. В 1944-1945 гг., когда Красная Армия приближалась к границам фашистской Германии, уровень психической заболеваемости был намного ниже, чем в начале войны, когда войска сдерживали натиск рвущихся в центр страны захватчиков [66, 151, 189, 190, 194].

Высокая частота психических нарушений может обусловиться внезапностью начала военных действий, психологической неподготовленностью [163, 293, 412]. Существенно влияют сплочённость воинских коллективов, качество руководства, система пополнения и ротации войск, уверенность в своём оружии, боевой опыт, боевой дух [276, 297, 315, 344]. Разобщённость военнослужащих, их группировки по расовым, этническим признакам либо по поведенческому стереотипу, - могут выливаться в деликты, наркотизацию, асоциальное поведение [331]. Однако и сплочённость может иметь отрицательную сторону. Дурное обращение с военнопленными и с гражданским населением, грабежи, мародёрство иногда принимают коллективный характер, причём все участники связывают себя круговой порукой [333]. Это, как считает М.М. Решетников (1995),- неотъемлемая часть каждой войны, типичное явление для любой из воюющих армий, как только она ступает на территорию противника. Неизбежный компонент боевых действий - снятие запрета на убийство и насилие. Поэтому нельзя проводить аналогии между войной и стихийными бедствиями. К тому же катастрофы действуют быстро, внезапно, на совершенно неподготовленных людей [152, 216]. Хронический боевой стресс оказывает более коварное, вредное и долговременное влияние, нежели неожиданное массированное воздействие природной или техногенной катастрофы [371].

А.В. Гервер (1915) делил "психозы войны" на боевые, окопные и тыловые. "Боевым" психозам свойственна "задержка интеллектуальной деятельности со спутанностью сознания, прострацией или общей оцепенелостью". Физическими симптомами являются мидриаз, тахикардия, обширные анестезии и аналгезии. "Окопные" психозы - менее острые, тревожно-депрессивного характера; иногда с отрывочными идеями пленения или крушения мира, с возбуждением по типу raptus melancholicus. Для "тыловых" психозов характерны ипохондричность, подозрительность, склонность к придиркам и ссорам, к уединению и к мыслям о самоубийстве. Наблюдаются гиперестезия, гиперрефлексия, тремор, фибриллярные подёргивания век и языка. Подобным образом А.В. Тимофеев (1915) обнаруживал на передовых позициях преобладание острых психозов и психастении, а в тылу -хронических аффективных и бредовых психозов. Возможно, пассивный характер боевой службы, низкая мобильность войск вообще усиливают риск декомпенсаций [418]. Так, во Вьетнаме психические расстройства чаще наблюдались в подразделениях обеспечения [270,331,397].

Одним из наиболее патогенных факторов является кумулятивный стресс. Продолжительное пребывание в боевой обстановке меняет ментальность, постепенно истощает нервную систему, приводит к её органическим повреждениям, и тем самым, увеличивает тенденцию к затяжности и генерализации стрессовых расстройств [6, 27, 58, 114, 115, 152, 182, 226, 227, 253, 257, 331, 356, 381, 458]. Хронический боевой стресс вызывает общую регрессию и эмоциональное опустошение, охватывая все межличностные отношения; способы преодоления становятся неудачными или деструктивными [84, 284, 308, 317, 439]. В манёвренной войне преобладают "ажитированные" формы. В условиях позиционной войны у многих развивается мучительная ностальгия, а затем появляются признаки депрессии, сопровождаемой реакциями тоскливого ожесточения [29, 36, 307, 308]. Описывается т.н. "синдром старого сержанта" с картиной хронической тревоги и астении, снижения продуктивности, подавленности, апатичности, аутизации, ощущения бесперспективности [328, 331, 333, 448]. По В.А. Гиляровскому (1946), в первые месяцы констатируется лёгкая нервность, тогда как более тяжёлые картины развиваются через 2-3 года военной работы. J.W. Appel (1946), P. Lefebvre (1986) рекомендовали заменять личный состав на передовых позициях через 6 мес, т.к. декомпенсации у большинства солдат развивались через 8-12 мес. после прибытия на фронт. S.R. Burchfield (1979) даже предлагает рассматривать состояния, вызванные длительными стрессорами, как самостоятельную клиническую группу.

Психическая заболеваемость снижается, когда боевые действия динамичны, но возрастает в условиях позиционной войны, при отступлениях и неудачах [7, 36, 122, 148, 154, 191, 239, 257, 270, 315, 412, 418]. "У победителей даже раны протекают лучше, чем у побеждённых" (Гервер А.В., 1915). По мнению Н.Н. Тимофеева (1947), манёвренный способ ведения войны, несмотря на увеличение потерь, предъявляет меньше требований к толерантности психики бойца, чем позиционная война с длительным напряжённым ожиданием в атмосфере опасности. Чем больше длится война, тем выраженнее её истощающие влияния и, соответственно, нарастает число психических расстройств [10, 11, 36, 48]. В осаждённом Порт-Артуре, по наблюдениям С.Д. Владычко (1907), "громадное число защитников сделались неврастениками. У многих наблюдались угнетение духа, равнодушие к окружающему, болезненная раздражительность, сварливость, злобное отношение ко всему". Затяжной характер войны, часто сопровождается оппозиционным отношением к ней общества, оказывает, кроме того, мощный деморализующий эффект [56, 240]. Сознание бессмысленности войны понижает психическую устойчивость и сопротивляемость стрессам. В первые месяцы участия русской армии в I Мировой войне психическая заболеваемость составила всего 1%о, что связывали с "сухим законом" и "бодрым состоянием духа войск". Но уже через год этот показатель увеличился втрое [36, 200, 216]. Если в 1914 г. в германской армии соотношение больных неврозами и раненых было 1:360, то в 1917 г. - уже 1:9 [122]. В начале войны во Вьетнаме сообщалось, что число солдат с БПТ, в сравнении с другими американскими войнами, незначительно и составляет 9,8-12%о. Частота классического "боевого истощения" оказалась неожиданно низкой. Это объясняли отсутствием длительных артобстрелов, заменяемостью личного состава через 12 мес, спорадическим характером боевых действий с частыми перерывами для отдыха [240, 287, 318, 387, 460]. P.G. Bourne (1970), Е.М. Colbach, M.D. Parrish (1970) поспешили заявить об успехах военной психиатрии и выразить оптимизм в том, что "психиатрические потери больше никогда не станут главной причиной истощения ресурсов войск США в боевой зоне". Гораздо позже пришло осознание широкой распространённости БПТ с иной, "нетрадиционной" для предыдущих войн психопатологией. Её типичными чертами были регрессивный характер симптоматики с отсроченным началом, переживанием вины, агрессивностью, диссоциальным поведением, злоупотреблением наркотиками. Ближе к концу войны в армии резко усилились расовая напряжённость, эрозия дисциплины. Этими проблемами занималось в основном командование, а не медслужба; широко использовалось административное увольнение из армии "в обход" психиатрии. Тем не менее, психическая заболеваемость достигла уровня 24,1-37,6%о [58, 227, 260, 270, 331, 344, 397, 448]. P.G. Bourne (1972) признал: "Уровень эмоциональных проблем, госпитализаций среди ветеранов сегодня чрезвычайно высок, и становится тоскливо от того, что мы свели боевое психическое истощение к минимуму". Неуклонный рост психиатрических потерь наблюдался и в советских войсках в Афганистане. К концу войны они достигли соотношения 1:3 к боевым санитарным потерям [100].

Фактором, увеличивающим эмоциональное напряжение в условиях ведения противником партизанской войны, являются отсутствие районов спокойного тыла, постоянная угроза нападения, трудности в различении мирных жителей и партизан, вероятность неожиданно попасть на заминированный участок или под обстрел. Поэтому часты сенсорные аберрации, "иллюзии передовых постов" [58, 276, 344]. Страх, тревога, ощущение своей уязвимости преодолеваются и компенсируются защитным механизмом агрессивного и диссоциального поведения [9, 220, 308, 427]. Чувство враждебного окружения изматывает личный состав и нередко приводит к жестокости по отношению к гражданскому населению. Возрастает уровень потребления алкоголя и других ПАВ, учащаются случаи нарушения дисциплины. Опасность проявления такого поведения ещё более возрастает в связи с рассредоточением войск, которые действуют мелкими самостоятельными группами [270,271, 399].

Наблюдения показывают, что у части населения, в том числе среди здоровых, на фоне глобального стрессорного воздействия наряду с ростом агрессивности, усилением депрессивных проявлений происходит увеличение частоты алкоголизации, наркотизации и других форм саморазрушающего поведения [4, 22, 80, 85, 100, 145, 378, 409]. Постоянство, с которым каждый раз сосуществуют перечисленные феномены, приводит к гипотезе их патогенетической взаимосвязи, механизмы которой, однако, изучены недостаточно. Это затрудняет поиск эффективных путей решения проблемы. Моделью для её исследования может служить стресс боевой обстановки. Поскольку прежде данная проблема не подвергалась систематическому анализу, мы уделили ей специальное внимание.

Ещё в средние века некоторые военачальники давали своим солдатам перед боем наркотики (преимущественно гашиш), чтобы солдатам было легче убивать противника и умирать. Кстати, слово assassin, означающее по-английски и по-французски "убийца", произошло от "haschischin", т.е. "начинённый гашишем". "Гашишинами" называлась одна из арабских воинских сект [42].

Обобщая опыт войны, В.М. Бехтерев сделал важные выводы, не утратившие своей значимости по сей день. Суть их такова: а) обстановка, опасная для жизни играет ведущую роль в происхождении психических расстройств военного времени; б) для психических нарушений во время войны характерна тревожно-депрессивная окраска и высокая частота брутальных эксплозивных вспышек; в) возрастание уровня психических расстройств в действующей армии в немалой степени связано с резким ростом наркологической патологии [22].

Данных о распространённости злоупотребления алкоголем в Красной Армии во время II Мировой войны нам обнаружить не удалось. Однако известно, что спирт на фронте выдавался в качестве "наркомовского пайка" и был прозван бойцами "антибомбином". Некоторые видные психиатры рекомендовали назначать приём умеренных доз алкоголя перед боем - в целях профилактики психогенных шоковых реакций [88]. Случаи морфинизма объяснялись врачебными назначениями наркотиков для уменьшения боли вследствие ранений и соматических заболеваний [174]. Данные по армии США того периода свидетельствуют о большом числе злоупотреблявших алкоголем и наркотиками [307]. С войной связывают прокатившуюся в ряде западных стран эпидемию героиномании [445].

Во время войны в Корее злоупотребляли наркотиками или алкоголем от 30 до 45% американских солдат [123]. В начале войны во Вьетнаме психические расстройства составляли только 5% от числа боевых санитарных потерь. Однако в последующем, когда армию захлестнула волна наркомании, этот показатель возрос до 60% [404]. Из состава экспедиционного корпуса ВС США в Индокитае ежегодно увольнялись как "неизлечимые наркоманы" до 2 тыс. военнослужащих [197]. От 50 до 90% солдат употребляли марихуану эпизодически, 10-20% - ежедневно. Из них от 10 до 30% имели наркотический опыт в довьетнамском периоде [217, 319, 334, 459]. После того, как осенью 1970 г. Южный Вьетнам был внезапно наводнён высокоочищенным героином, легкодоступным по цене и возможности приобретения, было зарегистрировано повышенное число связанных со злоупотреблением им смертей, в т.ч. в результате передозировок. Министерство обороны США признавало, что героин употребляют около 10% комбатантов. Из 25 тыс. потребителей героина наркоманами являлись 1,3-1,4 тыс. По данным анонимных опросов, 16% солдат принимали героин эпизодически, 10% - 11 и более раз в месяц и 4,2% - ежедневно [58, 225, 326, 391]. Процент наркотизирующихся увеличивался по мере продолжительности службы во Вьетнаме. Основными потребителями наркотиков были молодые солдаты в возрасте от 18 до 23 лет. Среди офицеров таковыми являлись от 10 до 20 % [319]. По мнению ряда авторов, употребление ПАВ позволяло комбатантам временно справляться с психологическими проблемами и вносило вклад в сравнительно низкую частоту психических заболеваний [330, 397, 432].

Короткова Н.В. Психологические и медико-социальные особенности
ветеранов локальных войн